«Дрожание моей левой ноги есть великий признак…». Дрожание его левой икры есть великий признак
| / Сочинения / Толстой Л.Н. / Война и мир / Особенности портретных описаний в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» Важным ключом к характеру героя является его портрет. В портрете раскрываются наиболее сокровенные черты его характера, его внутренний мир. Толстой описывает не только внешность человека, но и его нрав, быт. Так как для Толстого важна его собственная формула бытия: “нет величия там, где нет простоты, добра и правды”, — то и своих героев он оценивает по этим критериям. Особенности портретных описаний в романе мы можем наблюдать на примере Кутузова и Наполеона. Эти персонажи философски противопоставлены друг другу. Образ одного строится по контрасту к другому. По внешнему виду Кутузов ни в чем не уступает Наполеону. “Кутузов, в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле”. И Наполеон: “Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах”. Но зато как отличается выражение их лиц. Если “умное, доброе и вместе с тем тонко-насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова”, то “на лице Наполеона была неприятно-притворная улыбка”. В портрете Кутузова подчеркивается его естественность, непринужденность, бытовая простота. “Он был слаб на слезы”, как простой смертный, “выражение усталости в его лице и фигуре были все те же”, он “неохотно играл роль председателя и руководителя военного совета”. Кутузов командует “с абстракцией служаки, находящегося на службе”, с государем говорит “ясно и отчетливо”. В отношении к своим солдатам он добр, они для него — “чудесный, бесподобный народ”. “Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли — это неизбежный ход событий... Он умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое”. Автор подчеркивает внешнюю немощь, стариковскую тучность, дряблость его тела. Несмотря на это, чувствуется какой-то внутренний покой и сосредоточенность его души. Образ Наполеона овеян некой таинственностью, его характеристики очень пространны. Наполеон — это “человек в сером сюртуке, очень желавший, чтоб ему говорили “ваше величество”. Так отзывается о нем один из героев. В его портрете автор подчеркивает одну мелкую деталь — дрожание левой икры. “— Дрожание моей левой икры есть великий признак, — говорил Наполеон впоследствии”. Эта фраза вызывает у нас только улыбку. Все его описания написаны Толстым с легкой иронией: “Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость”. “В его понятии все то, что он делал, было хорошо... потому, что он делал это”. Он ведет себя как человек, понимающий, что все его слова, жесты — это история. С его лица не сходит “выражение милостивого и величественного императорского приветствия”. Все его действия, фразы — все наигранно и театрально. Его жизнь — некая интрига, авантюра. Бонапарт “должен был отречься от правды и добра и всего человеческого”. По портрету героя, нарисованному автором, у нас складывается свое представление об этом персонаже. В романе огромное количество различных портретов, каждый из которых оригинален и своеобразен по-своему. В то же время Толстой, как психолог, старался показать как схожесть отдельных образов, так и их различие. Какие-то портреты Толстой брал из своей собственной жизни. “Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить”, — говорил он в одном из своих писем. Для него было важно написать портрет не одного человека, а целой группы людей. / Сочинения / Толстой Л.Н. / Война и мир / Особенности портретных описаний в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» | Смотрите также по произведению "Война и мир": Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре. 100% гарантии от повторения! |
война и мир том 3, часть 1, глава 6
Том 3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
VI
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из-за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно-спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое-то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что-то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все-таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что-то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по-прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
wojna-i-mir.narod.ru
«Дрожание моей левой ноги есть великий признак…». Разговор в письмах
«Дрожание моей левой ноги есть великий признак…»
Вопрос. Как применять навыки AT и саморасслабления в ситуациях обыденной жизни, когда необходимо напряжение и быстрая ориентировка, а главное — направление внимания ВОВНЕ, а не на себя, как того требует AT? Например, в рабочем аврале, при встрече с высокозначимым лицом, при выяснении отношений?
Ответ. Подавляющее большинство жизненных ситуаций в основных чертах повторяются, а следовательно, предвидимы — и авралы, и выяснения отношений… Элементарное наблюдение и размышление помогут вам выделить существенное, типизировать ваши трудные ситуации — без этого не обойтись.
А чтобы применить навык AT (допустим, быстрое освобождение дыхания и сброс мышечных зажимов при нарастании напряженности в разговоре), достаточно лишь опознать тип ситуации и включить налаженный автоматизм, продолжая действовать по обстоятельствам…
Направление же внимания вовне ИЛИ внутрь — не вопрос. Внимание — и в AT, и в жизни — всегда должно направляться. И вовне, и внутрь. Дело только в пропорции.
Не читайте по буквам. При отработанности основных навыков AT вам нет никакой нужды долго и сосредоточенно смотреть внутрь себя и посылать приказы каждой части организма по отдельности. Вовсе нет! Все может делаться сразу и целиком, в одно незаметное мгновение. Солдат-новобранцев обучают всем приемам боевой подготовки подетально, отдавая при этом множество разнообразных приказов. Но когда солдаты уже обучены, то для приведения их в боевую готовность достаточно только одного приказа или сигнала. Вы когда-то учились читать и писать по буквам и слогам, но потом слова и фразы стали для вас цельными, слитными. Точно так же сливаются в вашем подсознании отдельные освоенные элементы AT. Уже при самих занятиях они автоматически соединяются в нечто целое.
Чтобы ускорить и облегчить этот процесс, я предлагаю и своим пациентам, и вам, читатель, выработать свой
AT — СИМВОЛ
(AT — сигнал)
— свой личный условный знак для приведения в действие необходимой вам суммы навыков AT.
Это может быть:
легкое пощелкивание пальцами или
легкое встряхивание плечами или головой или
едва заметное движение стопы или
проглатывание слюны или
прикладывание языка к небу или
слегка усиленный выдох.
Короче, все, что угодно, но чем проще и незаметнее, тем, конечно, лучше. В повседневности вы, возможно, могли заметить, что некоторые люди, и не слыхавшие об AT, время от времени делают какие-то жесты не вполне понятного значения, движения, которые никому и ничему не мешают и необязательно выглядят странными. Один усиленно трет себе лоб, другой то и дело щурится, третий постукивает пальцами, четвертый слегка таращит глаза и поднимает брови, пятый пританцовывает правой пяткой и через пять вдохов на шестой надувает щеки… Такие жесты обычно непроизвольны и чаще всего незаметны для самого человека. Вполне вероятно, что они свойственны и вам, читатель, — ничего страшного, право. Это не что иное, как непроизвольные сигналы внутренних коррекций, обычно в сторону сброса излишнего напряжения, но иногда и наоборот — тонизирующих, мобилизируюших. «Дрожание моей левой ноги есть великий признак», — утверждал Наполеон. Я не призываю вас ему подражать: не у всех, надо признать, левая нога действует столь магически.
Шутки шутками, но если вы чувствуете, что какое-либо деликатное движение вам помогает, нет смысла вырабатывать новый АТ-символ, а стоит лишь подключить его к AT. Всякий раз начинайте и заканчивайте этим движением очередную аутотренировку. Этот же сигнал подавайте себе в трудной ситуации, едва заметите в этом необходимость. Он сработает через подсознание. Если же символа нет или вы его не знаете, то есть смысл принять новый, любой — чем. проще, тем лучше. (Мой личный АТ-символ — легкое разгибание пальцев левой руки: когда-то у меня был здесь «зажим», теперь — только воспоминание).
…Не удалось? Не падайте духом. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Отчаялись?.. И не отчаивается тот, кто ничего не делает.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
psy.wikireading.ru
