Что такое визига, как ее удалить из рыбы?

Пироги с визигой или оригинальная рыбная закуска из нее — традиционные блюда русской кухни наряду с борщом и рассольником. Они придутся по вкусу любому современному россиянину, хотя бы мало-мальски интересующемуся обычаями и рецептами предков. Но что такое визига? На этом вопросе следует остановиться подробнее.

Общая информация

Визига, или вязига — это хорда у осетровых рыб. Расположена она вдоль позвоночника, представляет собой длинный плотный шнур из мягкой пузырчато-клеточной ткани, покрытой соединительным слоем со включенными в него хрящами. Что такое визига, теперь более или менее понятно. Интересно, у каких рыб она встречается?

Где искать?

Как уже было сказано ранее, визига находится у тех рыб, что принадлежат к семейству осетровых. Это, прежде всего, стерлядь, севрюга, белуга, калуга, шип. Рыбы этого семейства довольно крупные. Например, белуга достигает 4 метров в длину.

Осетровые относятся к подклассу хрящевых ганоидов. Они пресноводные или проходные. Отличаются высокой плодовитостью. За особую ценность представителей осетровых называют «красной рыбой». Огромное промысловое значение имеет их мясо, черная икра, пузырь, ну и, собственно, визига. Что такое это, мы уже рассмотрели.

Добывают осетровых в дельте Волги и Урала, а также в Иране. Широкое распространение получают специальные рыборазводные фирмы по всему миру. Ну а приобрести представителей осетровых для своего стола можно, конечно же, на любом продуктовом рынке или в магазине.

Зачем удалять?

Рыбную хорду удаляют из тушки, поскольку в процессе термического воздействия на рыбу визига деформируется, портя вид продукта. Готовая представительница осетровых получится искривленной, что будет выглядеть непривлекательно. Поэтому встает вопрос о необходимости удаления хорды.

Как вытащить визигу?

Итак, рыба на столе. Теперь предстоит ее разделать. Процесс состоит из нескольких этапов:

1. Прежде всего удаляем слизь с поверхности. Для этого подогреваем воду и поливаем рыбу. Если наросты жесткие, можно их срезать.

2. Шкурку снимаем (если этого требует рецепт приготовления) по принципу чулка. Поддеваем у головы, ведем к хвосту.

3. Далее разрезаем брюшко и достаем икру или молоки. Их также можно использовать в пищу. И икра, и молоки — ценные деликатесы.

4. Желчный пузырь удаляем аккуратно, чтобы не допустить его повреждения. Иначе мясо приобретет горький привкус.

5. Удаляем все пленки из брюшка, тщательно промываем рыбу под проточной водой.

6. Далее начинается этап удаления визиги у осетра. Что это такое? Это важный момент в разделке рыбы. Сначала делаем надрезы у хвоста и у головы. Они должны быть такой глубины, чтобы достать до белого шнурка. У крупной рыбы нужно сделать несколько таких отверстий. Подцепляем хорду вилкой, пинцетом или пассатижами, аккуратно извлекаем визигу, не допуская ее разрыва. Двигаемся от хвоста в головке.

Как упростить процесс?

Столкнувшись с необходимостью удаления визиги у стерляди, любая хозяйка понимает, что эта процедура — не из легких. Можно ли как-то облегчить себе жизнь. Да, если предварительно заморозить рыбу, а затем осуществлять процесс удаления хорды. Кожица при этом не сохранится, это следует иметь в виду. Но зато можно будет приготовить стейки, шашлык, запечь в духовке.

Купленную рыбу промывают минут 20 под проточной водой, ополаскивают кипятком, убирают в морозилку на пару часов. Далее процесс аналогичен разделке незамороженной стерляди или любой другой осетровой рыбы.

Если представительница осетровых крупная, сначала стоит оттянуть плавник на груди, ножом прорезать отверстия по всей тушке, достигая хряща. Затем убрать голову, удалить жучки на спине, плавники. У хвоста сделать надрез, вытянуть хорду ножом или вилкой. Можно надрезать брюшко и, убрав оттуда все внутренности и промыв рыбу, затем удалить и визигу.

Для свежей крупной рыбы применяют метод пластования. Для этого тушку разрезают на две половины по спине (пластом). В этом случае хорду очень легко достать в неповрежденном виде, целым шнурком.

Ядовита или нет визига?

Многие хозяйки задаются этим вопросом, если ранее не встречались с представительницами осетровых и не готовили блюда из них. В наши дни зачастую визигу выбрасывают вместе с другими рыбными отходами — жабрами и внутренностями.

Но визига не ядовита, она отличается оригинальным вкусом. В ней содержатся витамины А, С, группы В, минералы. Однако следует знать, что визига быстро портится, поэтому не стоит ее долго хранить.

Как готовить?

На Руси в давние времена были популярны пирожки с визигой. Для их приготовления хорду промывают, варят в пряностях и специях около четырех часов на маленьком огне. Затем прокручивают в фарш, добавляют лук, лаврушку, вареный рис и крутые яйца, соль, перец. Начинку используют в приготовлении расстегаев, добавляя в них для вкуса немного бульона, где варилась хорда.

Кроме пирожков с визигой, из хорды можно приготовить массу оригинальных блюд. Например, Федор Шаляпин очень любил закуску из визиги под хреном.

Для воплощения задумки в жизнь понадобится 300 граммов визиги (3 хорды), 50 граммов белого сухого вина, два яйца, 4 соленых корнишона, две ст. л. сметаны, 1 ч. л. горчицы, укроп, эстрагон.

Для ее приготовления удаленную визигу замачивают в соленой воде на 4 часа. Затем прокручивают на фарш, добавляя зелень по вкусу. Отлично подойдут укроп и эстрагон. Добавляют немного белого вина и тушат под крышкой. Затем смешивают с мелко порезанными солеными огурцами, тертым вареным яйцом, сметаной и хреном. Закуска готова!

Итак, мы рассмотрели, что такое визига, в чем состоит ее ценность и как ее использовать в пищу.

Почему в Лазареву субботу можно есть икру, а в Вербное воскресенье — рыбу

В Лазареву субботу разрешается рыбная икра, растительное масло и вино. На Руси в этот день хозяйки варили брагу и готовили рыбные блюда для трапезы следующего дня – Вербного воскресенья, праздника в честь Входа Господня в Иерусалим.

В Лазареву субботу мы вспоминаем события, которые случились незадолго до распятия и Воскресения Христа. Господь, узнав о смерти своего друга, праведного Лазаря, воскрешает его на  глазах большого скопления людей, которые после этого уверовали в Иисуса.

Межрегиональная преступная группа изготовила 390 кг икры дикого осетра

«Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком».

– Евангелие от Иоанна (Ин 11:43-44)

Лазарева суббота — это праздник в память о воскрешении Лазаря из мертвых. По сути это маленькая Пасха. Рыбная икра, как и пасхальное яйцо, символизирует новую жизнь, духовное возрождение, вечность.

Разрешение на икру в этот день многие воспринимают просто как послабление строгого поста. На самом деле, в этой традиции заложен глубокий смысл: вкушая рыбную икру, христиане как бы выражают свое искреннее стремление к духовному воскрешению.

В церковном календаре вслед за Лазаревой субботой следует другой важный праздник – Вербное воскресенье в честь Входа Господня в Иерусалим. Христос въезжает в городские ворота на ослике, и люди встречают его как царя. Пройдет несколько дней, и та же толпа будет требовать: «Распни, распни Его!»

Разрешение на рыбу в Вербное воскресенье, как и на икру в Лазареву субботу, несет особый смысл. Рыба издревле символизирует Тело Господне. Древнегреческое слово ΊΧθΥΣ (ikhthus, ихтис, ихфис) в переводе означает слово «рыба». Оно представляет собой древний акроним имени Иисуса Христа.  ΊΧθΥΣ –  Ἰησοὺς Χριστὸς Θεoὺ ῾Υιὸς Σωτήρ (Иисус Христос Божий Сын Спаситель).

Христос насыщает множество людей малым количеством хлеба и рыбы.

«И, взяв семь хлебов и рыбы, воздал благодарение, преломил и дал ученикам Своим, а ученики народу. И ели все и насытились». (Мф 15: 36–37)

«И велел народу возлечь на траву и, взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и, преломив, дал хлебы ученикам, а ученики народу. И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных; а евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей». ( Мф 14: 19–21)

Первые рисунки рыбы и начертания слова ΙΧΘΥΣ появились в римских катакомбах во 2 веке, где втайне от властей собирались христиане. Примерно до 4 века вместо креста носили рыбку.

«Мы маленькие рыбки, ведомые нашим ikhthus, мы рождаемся в воде и можем спастись не иначе, как пребывая в воде», – писал раннехристианский писатель Тертуллиан, размышляя о Таинстве Крещения.

Рыба в качестве орнаментального знака до сих пор используется при украшении православных храмов. А на праздничных трапезах рыба как символ Тела Господня и икра – символ новой жизни и духовного рождения, с древних времен и по сей день являются главными блюдами.

“Первое поданное за столом кушанье была черная и красная икра, а после этого подавалась разная рыба. Таков их устав, и к этому они привыкли! Какой дурной порядок! Нам казалось, как будто мы еще постимся и не разговлялись”, – писал Архидиакон Антиохийской православной церкви араб Павел Алеппский (ок. 1627 – 1669), который побывал на русской пасхальной трапезе по приглашению патриарха Никона.

Что приготовить к праздничной трапезе Вербного воскресенья

В православной кухне гречневая каша отождествляется с осетровой икрой – символом новой жизни. Самку осетра называли осетрицей или кашницей, а икру – кашей. Гречневой кашей фаршировали рыбу, в которой нет икры.

Фаршированная рыба

Обжарить мелко нарезанный лук, добавить гречневую кашу, начинить этим фаршем выпотрошенную и натертую солью рыбу, зашить. Рыбу обвалять в муке, слегка обжарить и выпекать в духовой печи.

Не многие современные хозяйки знают, что такое визига и как ее готовить. Визига – это хорда осетровых пород рыб, длинная и очень эластичная. На Руси этот рыбный полуфабрикат пользовался огромной популярностью. Чаще всего его использовали для выпечки пирогов и кулебяк. Визигу и сегодня можно купить в специализированных рыбных магазинах.

Стоит отметить, что помимо особых вкусовых качеств осетровая визига отличается богатым составом витаминов и минералов, а ее калорийность составляет всего 28 кКал на 100 г продукта.

Кулебяка с визигой

Положить на ночь визигу в холодную воду, чтобы она разбухла, затем отварить, изрубить, смешать с жареным луком, подлить немного масла. Отварить любую рыбу и нарезать небольшими ломтями. Раскатать тесто, положить слой визиги, на него ломти рыбы, снова слой визиги, рыбу и т.д. Защепить тесто по краям, можно сверху покрыть тестом как угодно, придать овальную форму в виде рыбки и выпекать.

Рыбный курник, или рыбник, – еще одно традиционное русское блюдо. По одной из версий, курник так называется потому, что из отверстия в его середине «курится» горячий пар.

Рыбник

Очищенную и натертую солью рыбу целиком или разрезанную на куски заворачивают в тесто или укладывают на один пласт теста и накрывают другим. Пирогу придают форму рыбины, а сверху по традиции плетут полоски из теста. Сырому рыбнику дают немного времени настояться. Перед выпеканием верхний слой теста прокалывают ножом или вилкой, чтобы выходил пар. В пирог помимо рыбы добавляют картофель, рис, гречку, лук, подходящие приправы и другие ингредиенты.

На Руси ни один православный праздник не обходился без пирогов и рыбы. Вот как описывает монастырский обед знаток русского быта Мельников-Печерский в романе «В лесах»: «На первую перемену поставлены разные пироги, постные и рыбные. Выла кулебяка с пшеном и грибами, была другая с вязигой, жирами, молоками и сибирской осетриной… и пряженцы с семгой, и ватрушки с грибами, и оладьи с зернистой икрой, и пироги из щуки».

Главное – знать меру. Икорная Лазарева суббота и рыбное Вербное воскресенье приходятся на дни Великого поста, а это не время для гастрономических изысков. В то же время смысл поста не в том, чтобы ограничить себя в еде, а в духовном очищении.

© СИ “ИкраИнфо”, 2021

В старину икрой да рыбкой постились и отмечали Светлую Пасху читать далее

Что для вас черная икра?

• Символ роскоши

• Источник витаминов

• Вкусный деликатес

Poll Options are limited because JavaScript is disabled in your browser.

Производители

Вызов на дом | Пресс «Новый сосуд»

Профессор получил телеграмму с завода Ляликова: его просили приехать как можно скорее. Дочь некой госпожи Ляликовой, кажется, хозяйки фабрики, была больна, и больше этого нельзя было понять из длинной и бессвязно составленной телеграммы. Сам профессор не поехал, а прислал вместо себя своего стажера Королева.

Нужно было проехать от Москвы две станции, а потом еще четыре версты в экипаже. Послали за Королевом на вокзале тройку. Водитель был в шапке с павлиньим пером и на все вопросы отвечал громко, по-солдатски: «Нет, сэр!» «Да сэр!» Был субботний вечер, солнце садилось. Рабочие шли с завода на станцию ​​в тесноте и кланялись лошадям, на которых ехал Королев. И пленил его и вечер, и усадьбы, и дачи вдоль дороги, и березки, и тихое настроение кругом, как, казалось, вместе с рабочими теперь накануне праздника, поле и лес и солнце готовились к отдыху. Отдохнуть и, может быть, помолиться…

Родился и вырос в Москве. Он никогда не знал деревни, и фабрики его никогда не интересовали, и он никогда не посещал их. Но ему приходилось и читать о фабриках, и бывать в гостях у фабрикантов, и говорить с ними; и когда он мельком видел ту или иную фабрику, издалека или вблизи, то каждый раз думал о том, как снаружи все было тихо и мирно, а внутри, скорее всего, было непроницаемое невежество и тупой эгоизм хозяев, скучный, нездоровый труд рабочих, склоки, водка и насекомые. И теперь, когда рабочие почтительно и боязливо расступались перед коляской, он видел в их лицах, в фуражках, в походке — физическую нечистоту, пьянство, нервозность и смущение.

Они подъехали к заводским воротам. По сторонам мелькали рабочие избы, женские лица, прачечное и белье на крыльцах. «Осторожно!» — крикнул кучер, не сдерживая лошадей. И вот был широкий голый двор, и пять больших домов с дымовыми трубами в отдалении друг от друга, склады, казармы — и на всем какой-то серый осадок, как бы от пыли. Кое-где, как оазисы в пустыне, жалкие садики и зеленые или красные крыши домов, в которых жила администрация. Кучер вдруг остановил лошадей, и коляска остановилась возле дома, только что выкрашенного в серый цвет. Был палисадник с сиренью, весь в пыли, а на желтом крыльце сильно пахло краской.

«Входите, доктор», — раздались женские голоса из прихожей и передней комнаты. В то же время он услышал вздохи и шепот.

«Входите, мы так устали… Чистое горе. Сюда, пожалуйста.

Госпожа Ляликова, полная фигура, пожилая женщина, в черном шелковом платье с модными рукавами, хотя, судя по лицу, простому и необразованному, с трепетом смотрела на доктора и не могла решить, отдать ли ее доктору рука; у нее не хватило наглости. Рядом с ней стояла женщина с короткими волосами, в пенсне и пестрой блузке. Она была худой и уже не молодой. Слуги называли ее Кристиной Дмитриевной, и Королев догадался, что она гувернантка. По-видимому, ей, как самой образованной особе в доме, выпало встречать и приветствовать доктора, потому что она в эту самую минуту начала торопливо излагать причины болезни в мелких, надоедливых подробностях, без упомянув, однако, кто был болен и в чем дело.

Доктор и гувернантка сидели и разговаривали, а хозяйка неподвижно стояла у двери и ждала. Из их разговора Королев понял, что больна была Лиза, девушка лет двадцати, единственная наследница и дочь госпожи Ляликовой. Она болела давно и лечилась у разных врачей, но прошлой ночью, с вечера до утра, у нее было такое сердцебиение, что никто в доме не мог спать; они боялись, что она умрет.

— Болезненная с малых лет, можно сказать, — сказала Кристина Дмитриевна певучим голосом, изредка вытирая рукою губы. «Врачи говорят, что это нервы, но когда она была молодой, врачи загнали ей золотуху глубоко внутрь, и я думаю, может быть, это и есть причина».

Они подошли к больной девочке. Взрослая девочка, полная и хорошего роста, но не хорошенькая, она была похожа на свою мать, с такими же маленькими глазами и хорошо развитой, непропорциональной нижней половиной лица. Волосы нечесаные, прикрытые до подбородка, она с первого мгновения произвела на Королева впечатление несчастного, убогого существа, приютившегося и охраняемого здесь из жалости; трудно было поверить, что это наследница пяти больших зданий.

– Мы пришли, – начал Королев, – вас угостить. Привет.»

Он представился и пожал ей руку: большую, холодную непривлекательную руку. Она села и, видимо, давно привыкшая к врачам и равнодушная к тому, что ее плечи и грудь оголены, отдалась осмотру.

«У меня учащенное сердцебиение, — сказала она. «Всю ночь, такой ужас… Я чуть не умер от ужаса. Ты должен дать мне что-нибудь».

«Буду, буду! Успокаивать.»

Королев посмотрел на нее и пожал плечами.

«Сердце в полном порядке, — сказал он. «Все хорошо, все в порядке. Ваши нервы, скорее всего, просто немного пошалили, но в этом нет ничего необычного. Атака закончилась, почти наверняка. Ложись и иди спать».

В этот момент в спальню внесли лампу. Больная скосила глаза на свет и вдруг, обхватив голову руками, зарыдала. Впечатление убогого и непривлекательного существа тотчас же исчезло, и Королев уже перестал замечать маленькие глаза, нескладную нижнюю половину лица. Он видел мягкое, страдающее выражение лица, такое проницательное и трогательное, и вся она казалась ему полнофигурной, женственной, простой, и он хотел успокоить ее не лекарством, не советом, а простым ласковым словом. Мать схватила ее за голову и притянула к себе. Сколько отчаяния, сколько печали на лице старухи! Она, мать, вскормила и воспитала дочь, ничего не утаила, отдала всю свою жизнь на то, чтобы она выучила французский язык, танцы, музыку; она пригласила десятки лучших учителей, врачей, сохранила гувернантку, и теперь не могла понять, откуда эти слезы, отчего столько страданий, она не могла понять и терялась, и у нее была виноватая, взволнованная, отчаянная выражение ее лица, как будто было еще что-то чрезвычайно важное, чем она пренебрегла, что-то недоделала, забыла кого-то позвать, — но кто этот человек, она не знала.

— Лизанька, опять… опять ты… — сказала она, крепко прижимая к себе дочку. «Милый мой, мой милый, драгоценный ребенок, скажи мне, что случилось? Сжалься, скажи мне».

Оба горько плакали. Королев сел на край кровати и взял Лизу за руку.

«Да хватит. Стоит ли плакать?» — нежно сказал он. «Я думаю, что на этой земле нет ничего, что было бы достойно этих слез. Не надо, не надо плакать…»

Между тем, подумал он про себя: «Пора бы ей замуж…»

«Наш штатный врач на заводе дал ей бромат калия, — сказала гувернантка, — но я думаю, что от этого стало только хуже. По-моему, если и давать что-то для сердца, то это капли: я и забыл, как они называются… Конваллария, что ли?

И снова посыпались подробности. Она перебивала доктора, не давала ему говорить, и на лице у нее было написано усилие, как будто она решила, что, как самая образованная женщина в доме, она непременно обязана вести непрерывный разговор с доктором о медицина.

Королеву стало скучно.

— Ничего конкретного не могу найти, — сказал он, выходя из спальни и обращаясь к матери. «Если фабричный доктор занимался вашей дочерью, то пусть продолжает лечить ее. Лечение до сих пор было правильным, и я не вижу причин, по которым вам нужно менять врача. Зачем переключаться? Болезнь обычная, ничего серьезного…»

Он говорил неторопливо, надевая перчатки, но госпожа Ляликова стояла неподвижно и смотрела на него заплаканными глазами.

— Полчаса до десятичасового поезда, — сказал он. — Надеюсь, я не опоздаю.

«Но ты не можешь остаться?» — спросила она, и опять слезы потекли по ее щекам. — Стыдно вас беспокоить, но не будете ли вы так добры… Ради бога, — продолжала она вполголоса, взглянув на дверь, — оставайтесь у нас ночевать. Она моя единственная… единственная дочь… Она так напугала меня прошлой ночью, я не могу этого забыть… Ради бога, не уходи…

Он хотел сказать ей, что в Москве у него много работы, что его семья ждала дома. Ему было трудно провести целый вечер и ночь в чужом доме, когда в этом не было нужды, но он посмотрел ей в лицо, вздохнул и стал молча снимать перчатки.

В холле и комнате для него зажгли все лампы и свечи. Он сидел за роялем и пролистывал записи, потом рассматривал картины на стенах и портреты. На картинах, написанных маслом, в золотых рамах были виды Крыма, бурное море с кораблями, католический монах с рюмкой – и все это сухо, раболепно и бесполезно. На портретах не было ни одного интересного, привлекательного лица: все были высокие скулы и широко раскрытые глаза; У Ляликова, отца Лизы, был маленький лоб и самодовольный вид, мундир сидел мешком на его большом неутонченном теле, на груди у него были медаль и знак Красного Креста. Культуры не хватало, изящество было случайным, незапланированным и негодным, как мундир. Полы раздражали своим блеском; люстры раздражали, и ему почему-то вспомнился рассказ о купце, который ходит в баню с медалью на шее…

Из гостиной донесся шепот; кто-то тихонько похрапывал. Вдруг со двора послышались пронзительные, резкие металлические звуки, каких Королев никогда прежде не слышал и которых он не мог понять в эту минуту. Странно и непонятно они звучали в его душе.

«Ни за что бы я остался и жил здесь, это точно», — подумал он и снова взялся за ноты.

«Доктор, пожалуйста, поешьте чего-нибудь!» позвала гувернантка приглушенным тоном.

Он пошел обедать. Стол был большой, с разными яствами и винами, но их за столом было только двое: он и Кристина Дмитриевна. Она выпила мадеры, быстро поела и, взглянув на него сквозь пенсне, сказала:

— Наши рабочие здесь очень довольны. Каждую зиму у нас на фабрике спектакль — выступают сами рабочие — и чтения с волшебным фонарем, чудесная чайная и многое другое, кажется, тоже. Они очень лояльны к нам и когда узнали, что Лизанка снова заболела, отслужили ей службу. Необразованные, но у них, оказывается, тоже есть чувства».

— Похоже, в этом доме нет мужчины, — сказал Королев.

«Ни одного. Петра Никаноровича не стало полтора года назад, и мы остались одни. Так что живем втроем. Летом здесь, зимой – в Москве, на Полянке. Я живу с ними уже одиннадцать лет. Как член семьи.

На второе подали стерлядь, куриные котлеты и компот. Вино было дорогое, французское.

— Пожалуйста, доктор, не церемоньтесь, — сказала Кристина Дмитриевна, кушая и вытирая рот рукой; видно было, что она жила здесь к своему полному удовлетворению. «Ешьте пожалуйста.»

После обеда доктора отвели в его комнату, где ему постелили постель. Но спать ему было не до сна, было душно и в комнате пахло краской; он надел пальто и вышел на улицу.

На дворе было ветрено. Уже светало, и во влажном воздухе отчетливо виднелись казармы, склады и все пять корпусов с дымовыми трубами. Поскольку был праздник, они не работали. Окна были темны, и только в одном из корпусов еще горела печь: два окна были пунцовыми и изредка из труб вырывалось пламя вместе с дымом. Далеко за двором кричали лягушки и пели соловьи.

Глядя на здания и бараки, где спали рабочие, он начал думать о том, о чем всегда думал, когда видел заводы. Конечно, были спектакли для рабочих, волшебные фонари, фабричные доктора, разные улучшения, но все же рабочие, которых он встретил сегодня по дороге от станции, ничем не отличались от тех, которых он видел давно в детстве, когда там еще не появились заводские исполнения и усовершенствования. Как медик, правильно диагностировавший хронические болезни, коренные причины которых были непознаваемы и неизлечимы, так он смотрел на фабрику как на нечто загадочное, причина которого была так же неясна и от которой невозможно было избавиться, и не считал все улучшения в жизни фабричных рабочих посторонние, но сравнимые с лечением неизлечимых болезней.

«Непонятно, конечно…» — подумал он, поглядывая на малиновые окна. «Полторы, две тысячи фабричных рабочих без отпуска, в нездоровых условиях, производя дешевые хлопчатобумажные изделия, живут впроголодь и лишь изредка в кабаке протрезвеют от этого кошмара. Сотни людей наблюдают за их работой, и жизни этих сотен тратятся на выписывание штрафов, на оскорбления, на несправедливость, и только один или два из так называемых собственников пожинают прибыль, хотя сами они совсем не работают. и смотреть свысока на дешевые хлопчатобумажные изделия. Но каковы те прибыли, которые они пожинают? Ляликова и ее дочь несчастны, на них жалко смотреть. Единственная живущая в довольстве Кристина Дмитриевна, женщина уже немолодая, дурацкая старая дева в пенсне. Вот и получается, что все эти пять корпусов работают, а на восточных базарах эти дешевые хлопчатобумажные изделия продаются, только для того, чтобы Кристина Дмитриевна могла поесть стерляди и попить мадеры».

Вдруг послышались странные звуки, те самые, которые Королев слышал перед обедом. Возле одного из корпусов кто-то стучал по металлическому листу, стучал и вдруг сдерживал вибрации, так что получались короткие, пронзительные, испорченные звуки, что-то вроде «дер…дер…дер». Потом полминуты тишины, и из другого дома послышались звуки, такие же отрывистые и неприятные, уже ниже, басом: «Дрын… дрын… дрын». Одиннадцать раз. Ясно, что это был сторож, пробивший одиннадцать часов.

«Жак… жак… жак…» было слышно возле третьего дома, а потом и возле всех домов, за баррикадами и за забором. Казалось, среди ночной тишины звук издавало само чудовище с малиновыми окнами, похожее на дьявола, властвовавшего здесь и над хозяином, и над рабочим, и обманывавшего всех и каждого.

Королев вышел со двора и вышел в поле.

«Кто там идет?» — окликнул его у ворот грубый голос.

«Как в тюрьме», — подумал он и ничего не ответил.

Здесь соловьи и лягушки были громче, чувствовалась майская ночь. Шум поезда, уносимого со станции; откуда-то кричали сонные петухи, но все равно ночь была тиха, мир мирно спал. В поле недалеко от завода стоял остов здания, здесь лежали строительные материалы. Королев сел на доску и продолжал думать:

«Гувернантке здесь одной хорошо, и фабрика работает для ее довольства. Но это только кажется. Она просто дублер здесь. Настоящий человек, ради которого все это делается, — дьявол».

И он подумал о черте, в которого не верил, и оглянулся на два окна, в которых горел огонь. Ему казалось, что из этих багровых глаз смотрит на него сам черт — та таинственная сила, которая определяла соотношение слабого и сильного, та страшная ошибка, которую уже никто не мог исправить. Нужно, чтобы сильные мучили слабых: таков закон природы, но это понятно и легко усваивается умом только в газетной статье или учебнике. Но в неразберихе повседневности, в беспорядке всех тех подробностей, которые сотканы человеческими отношениями, это уже не закон, а логическая нелепость, когда и сильные, и слабые одинаково становятся жертвами своих взаимоотношений, невольно склоняясь перед ними. какая-то всеобъемлющая неведомая сила, стоящая вне жизни, на обочине человечества. Так думал Королев, сидя на досках, и мало-помалу им овладевало настроение, как будто эта неведомая, таинственная сила действительно была рядом и смотрела на него. Между тем восток становился все бледнее и бледнее, время бежало быстро. На сером фоне рассвета, когда вокруг не было ни души и как будто все умерло, пять корпусов и их дымовые трубы приобрели определенный вид, отличный от дневного. Что внутри были паровые машины, электричество, телефоны — это совершенно вылетело из его головы, но он почему-то все больше думал об озерных жилищах, о каменном веке, чувствовал присутствие грубой, бессознательной силы…

И снова он услышал:

«Дер… дер… дер… дер…»

Двенадцать раз. Потом стало тихо, на полминуты стало тихо и с другого конца двора раздалось:

«Дрын… дрын… дрын».

«Ужасно неприятно!» подумал Королев.

— Жак… жак… — послышались звуки из третьего места, такие же отрывистые, пронзительные, как бы от досады. «Жак… жак…»

Потребовалось четыре минуты, чтобы полностью объявить двенадцатый час. Потом стихло, и опять было впечатление, что все вокруг погасло.

Королев посидел еще немного и вернулся в дом, но еще долго не ложился. В комнатах рядом с ним слышался шепот, звук волочащихся тапочек и босых ног.

«Неужели она действительно впала в очередной припадок?» подумал Королев.

Он вышел посмотреть на больную девушку. В комнатах было уже совсем светло, а в прихожей вдоль стен и на полу дрожал слабый солнечный свет, проглядывая сквозь утренний туман. Дверь в комнату Лизы была приоткрыта, и она сидела в кресле у кровати, в длинном халате, закутавшись в шаль, с растрепанными волосами. Жалюзи на окнах были опущены.

«Как вы себя чувствуете?» — спросил Королев.

«Хорошо, спасибо».

Он пощупал ее пульс, потом поправил волосы, упавшие ей на лоб.

— Ты не спишь, — сказал он. — На дворе прекрасная погода, весна, поют соловьи, а ты сидишь в темноте и о чем-то думаешь.

Она слушала его и смотрела ему в лицо: глаза ее были грустные, умные, и видно было, что она хочет ему что-то сказать.

«Это часто с тобой случается?» он спросил.

Она закусила губу и ответила:

«Часто. Почти каждая ночь для меня мучительна».

Именно тогда сторожа стали отбивать два часа во дворе. «Дер… дер…» — послышалось, и она вздрогнула.

«Вас расстраивают эти звуки?» он спросил.

«Я не знаю. Меня все здесь огорчает, — ответила она и задумалась. «Меня все расстраивает. В твоем голосе я слышу что-то общее, с первого взгляда на тебя мне показалось, что с тобой почему-то можно поговорить обо всем».

«Давай, говори, пожалуйста».

«Я хочу высказать вам свое мнение. Я не верю, что у меня болезнь, а в то, что я нервничаю и боюсь, потому что так должно быть и иначе быть не может. Даже самый здоровый человек не может не расстроиться, если, например, под его окном ходит вор. Я часто лечусь, — продолжала она, глядя на свои колени и застенчиво улыбаясь. «Конечно, я очень благодарна и не сбрасываю со счетов эффективность этих процедур, но я бы предпочла поговорить не с врачом, а с кем-нибудь из близких, с другом, с кем-то, кто меня поймет, кто скажи мне, прав я или нет».

«Но разве у тебя нет друзей?» — спросил Королев.

«Я одинок. У меня есть мама, я люблю ее, но все равно я одинок. Так сложилась жизнь… Одинокие люди много читают, но мало говорят и мало слышат, жизнь для них — тайна, они мистики и часто видят дьявола там, где его нет. Лермонтовская Тамара была одинока и видела дьявола».

«Но много ли вы читаете?»

«Вполне. Все мое время свободно, с утра до вечера. Днём читаю, а ночью — голова пустая, вместо мыслей тени».

«Ты что-нибудь видишь ночью?» — спросил Королев.

«Нет, но я чувствую…»

Она опять улыбнулась и подняла глаза на доктора и посмотрела на него так грустно, так умно. И он чувствовал, что она верит в него, что она хочет говорить с ним искренне и что ее мысли принадлежат ему. Но она молчала и, может быть, ждала, не скажет ли он что-нибудь.

И он не знал, что сказать. Для него было ясно, что ей нужно оставить позади пять зданий и миллионы, если они у нее есть, оставить позади дьявола, который охранял ее по ночам. Ему было также ясно, что она так думает и что она сама только и ждет, чтобы кто-то, кому она доверяла, подтвердил это.

Но он не знал, как это сказать. Как? Стыдно спрашивать у осужденного, за что его осудили. Точно так же неловко спрашивать богатого человека, почему у него так много денег, почему он так плохо распоряжается своим богатством, почему он не избавляется от него, даже когда видит, что в нем заключается его несчастье. А если и начинают об этом говорить, то обычно кончается неловко, сбивчиво и долго.

«Как бы это сказать?» считал Королев. — А я должен что-то сказать?

И сказал, что хотел, не прямо, а обходным путем.

«Ты, как владелица фабрики и богатая наследница, несчастна, ты не веришь в свое право на это и теперь не можешь спать. Это, конечно, лучше, чем если бы вы были счастливы, крепко спали и думали, что все будет хорошо. Ваша бессонница почетна; в любом случае это хороший знак. В то же время, этот разговор был бы непостижим для наших родителей, тот, который у нас сейчас. Ночью они не разговаривали, но крепко спали. А мы, наше поколение, плохо спим, многое обсуждаем и всегда пытаемся решить, правы мы или нет. Для наших детей и внуков этот вопрос — правы они или нет — уже будет решен. Им это будет более очевидно, чем нам. Жизнь станет лучше через пятьдесят лет. Жалко только, что мы до него не дойдем. Было бы интересно посмотреть».

«Но что же будут делать наши дети и внуки?» — спросила Лиза.

«Не знаю… Должно быть, бросят все это и уйдут».

«Куда они пойдут?»

«Где? Куда им вздумается, — сказал Королев и захохотал. «Нет недостатка в местах, куда может пойти хороший, умный человек».

Он взглянул на часы.

«Однако солнце уже взошло», — сказал он. «Вам пора спать. Раздевайся и спи на здоровье.